«И вот я здесь»
Не помню, в каком из интервью Серебренников сказал, что хороший зритель — тот, кто готовится к спектаклю: знает имена режиссёра и актёров и знаком с литературным источником. Его позицию можно бесконечно оспаривать (и я бы с удовольствием этим занялась как-нибудь), но сегодня соглашусь.
Спектакль «Я здесь» был одним из первых, что я посмотрела, будучи серьёзно настроенной на то, чтобы после написать рецензию. Но два года назад, когда я посмотрела его впервые, я понятия не имела, кто такой Рубинштейн и кто такой Максим Диденко, думаю, дальше можно не продолжать.
Я не была подготовлена абсолютно, мало что уловила: мой мозг отказывался понимать увиденное, зато мне понравилось название. Но основной причиной, по которой я опять пришла, оказалось, конечно, не название, а любовь к этим уже известным Рубинштейну и Диденко.
В основе спектакля поэтические тексты Рубинштейна — «Программа совместных переживаний», «Я здесь» и «События без наименования». Все эти тексты Рубинштейн писал на карточках, так как это быстрый и доступный способ фиксации мыслей, когда ты работаешь в библиотеке. Брошюра к спектаклю, кстати, сделана в виде карточек, скреплённых верёвочкой. Разная информация о спектакле объединена в единое целое — брошюру. Вижу в этом связь и с самим спектаклем: разнородные части соединились и получилось целое, ритмичное повествование.
В первом действии кажется, что ты сидишь на показе какого-то Модного дома и рассматриваешь людей в телесном нижнем белье. Они ходят вокруг белых прямоугольников, которые одновременно оказываются и декорациями, и экранами. Этот поток идущих по очереди выводится на экран (опять же проведу параллель с модным показом: изображения на экране для тех, кто сидит далеко и с трудом присматривается к деталям). Телесное белье ассоциируется с чистотой и невинностью людей до встречи с властью, которая позже сделает их похожими друг на друга и не оставит возможности выбора.
Постепенно шаг переходит в маршировку, нижнее белье сменяется на форму заключённых. Два героя — мужчина и женщина — выделяются на фоне толпы и надевают форму полицейских. В руках женщины-полицейского появляется портрет Сталина, которому поклоняются и подчиняются. Спектакль обретает ритмичность, хотя герои не говорят — текст транслируется на экране и перекликается с происходящим на сцене. «Программа совместных переживаний» не только название произведения Рубинштейна, но и то, к чему сопричастен зритель. Прослеживая очевидный политический подтекст, зритель становится (со)автором и по-своему интерпретирует увиденное.
В какой-то момент белые прямоугольники перестают быть просто экранами и начинают выполнять свою функцию декорации. Пространство преобразовывается не только за счёт перемещений этих конструкций, но и за счёт камеры: фокус смещается в любой момент на кого угодно, потому что изображение контролирует мужчина-полицейский. Он держит в руках камеру и фонарь, танцует с женщиной, пока толпа, явно сломленная режимом, но не побеждённая, предаётся забаве, а именно — танцует под аккомпанемент баяна или аккордеона. А что им ещё делать-то?
Текст на экране, которому ты сначала сопротивляешься, потому что он отвлекает от действа, понемногу интегрируется в спектакль. С экрана он переходит к актёрам, некоторые строки пропеваются. А в конце первого действия песня превращается в объединяющий обряд, участники которого лежат на полу, произносят громко или шёпотом, иногда даже поют весь транслируемый текст с начала.
Во втором действии текст произносится актёром (Анатолием Григорьевым) и вместе с тем транслируется на экраны, которых становится больше. И если на одном из них по-прежнему текст, то на другом — часы, которые показывают реальное время с минутами и секундами. Повествовательная линия спектакля заметно обрывается, создаётся впечатление, что началось что-то другое. Это впечатление обрывистости связано с изначальной формой — карточками, которые упомянула раньше. Несмотря на это затруднение в восприятии и привыкание к, казалось бы, новому спектаклю, связь с предыдущей частью читаема: все также есть избранные (тот, у кого камера/тот, кто читает текст), и есть толпа, которая здесь, чтобы принять на себя вину за все грехи человеческие. Это положение избранных и толпы уравнивается — портрет Сталина переворачивают. Власть погибла, и ниточка, которая связывала карточки, развязалась. Пришло время свободы.
